ила-была под Киевом вдова Мамелфа Тимофеевна. Был у нее любимый сын богатырь Добрынюшка. По всему Киеву о Добрыне слава шла: он и статен, и высок, и грамоте обучен, и в бою смел, и на пиру весел. Он и песню сложит, и на гуслях сыграет, и умное слово скажет. Да и нрав Добрыни спокойный, ласковый, никогда он грубого слова не скажет, никого зря не обидит. Недаром прозвали его «тихий Добрынюшка».

Вот раз в жаркий летний день захотелось Добрыне в речке искупаться. Пошел он к матери Мамелфе Тимофеевне:

Отпусти меня, матушка, съездить к Пучай-реке, в студеной воде искупаться, истомила меня жара летняя.

Разохалась Мамелфа Тимофеевна, стала Добрыню отговаривать:

Милый сын мой Добрынюшка, ты не езди к Пучай-реке. Пучай-река свирепая, сердитая. Из первой струйки огонь сечет, из второй струйки искры сыплются, из третьей струйки дым столбом валит.

Хорошо, матушка, отпусти хоть по берегу поездить, свежим воздухом подышать.

Отпустила Добрыню Мамелфа Тимофеевна.

Надел Добрыня платье дорожное, покрылся высокой шляпой греческой, взял с собой копье да лук со стрелами, саблю острую да плеточку.

Сел на доброго коня, позвал с собой молодого слугу да в путь и отправился. Едет Добрыня час-другой, жарко палит солнце летнее, припекает Добрыне голову. Забыл Добрыня, что ему матушка наказывала, повернул коня к Пучай-реке.

От Пучай-реки прохладой несет.

Соскочил Добрыня с коня, бросил поводья молодому слуге.

Ты постой здесь, покарауль коня.

Снял он с головы шляпу греческую, снял одежду дорожную, все оружие на коня сложил и в реку бросился.

Плывет Добрыня по Пучай-речке, удивляется:

Что мне матушка про Пучай-реку рассказывала? Пучай-река не свирепая, Пучай-река тихая, словно лужица дождевая.

Не успел Добрыня сказать - вдруг потемнело небо, а тучи на небе нет, и дождя-то нет, а гром гремит, и грозы-то нет, а огонь блестит…

Поднял голову Добрыня и видит, что летит к нему Змей Горыныч, страшный змей о трех головах, о семи хвостах, из ноздрей пламя пышет, из ушей дым валит, медные когти на лапах блестят.

Увидал Змей Добрыню, громом загремел:

Эх, старые люди пророчили, что убьет меня Добрыня Никитич, а Добрыня сам в мои лапы пришел. Захочу теперь - живым сожру, захочу - в свое логово унесу, в плен возьму. Немало у меня в плену русских людей, не хватало только Добрыни.

Ах ты, змея проклятая, ты сначала возьми Добрынюшку, а потом и хвастайся, а пока Добрыня не в твоих руках.

Хорошо Добрыня плавать умел, он нырнул на дно, поплыл под водой, вынырнул у крутого берега, выскочил на берег да к коню своему бросился. А коня и след простыл: испугался молодой слуга рыка змеиного, вскочил на коня, да и был таков. И увез все оружье Добрынино.

Нечем Добрыне со Змеем Горынычем биться.

А Змей опять к Добрыне летит, сыплет искрами горючими, жжет Добрыне тело белое.

Дрогнуло сердце богатырское.

Поглядел Добрыня на берег - нечего ему в руки взять: ни дубинки нет, ни камешка, только желтый песок на крутом берегу, да валяется его шляпа греческая.

Ухватил Добрыня шляпу греческую, насыпал в нее песку желтого ни много ни мало - пять пудов, да как ударит шляпой Змея Горыныча - и отшиб ему голову.

Повалил он Змея с размаху на землю, придавил ему грудь коленками, хотел отбить еще две головы…

Как взмолился тут Змей Горыныч:

Ох, Добрынюшка, ох, богатырь, не убивай меня, пусти по свету летать, буду я всегда тебя слушаться. Дам тебе я великий обет: не летать мне к вам на широкую Русь, не брать в плен русских людей. Только ты меня помилуй, Добрынюшка, и не трогай моих змеенышей.

Поддался Добрыня на лукавую речь, поверил Змею Горынычу, отпустил его проклятого.

Только поднялся Змей под облака, сразу повернул к Киеву, полетел к саду князя Владимира. А в ту пору в саду гуляла молодая Забава Путятишна, князя Владимира племянница. Увидал Змей княжну, обрадовался, кинулся на нее из-под облака, ухватил в свои медные когти и унес на горы Сорочинские.

В это время Добрыня слугу нашел, стал надевать платье дорожное,- вдруг потемнело небо, гром загремел. Поднял голову Добрыня и видит: летит Змей Горыныч из Киева, несет в когтях Забаву Путятишну!

Тут Добрыня запечалился - запечалился, закручинился, домой приехал нерадостен, на лавку сел, слова не сказал.

Стала его мать расспрашивать:

Ты чего, Добрынюшка, невесел сидишь? Ты об чем, мой свет, печалишься?

Ни об чем не кручинюсь, ни об чем я не печалюсь, а дома мне сидеть невесело. Поеду я в Киев к князю Владимиру, у него сегодня веселый пир.

Не езжай, Добрынюшка, к князю, недоброе чует мое сердце. Мы и дома пир заведем.

Не послушался Добрыня матушки и поехал в Киев к князю Владимиру.

Приехал Добрыня в Киев, прошел в княжескую горницу. На пиру столы от кушаний ломятся, стоят бочки меда сладкого, а гости не едят, не пьют, опустив головы сидят.

Ходит князь по горнице, гостей не потчует. Княгиня фатой закрылась, на гостей не глядит.

Вот Владимир-князь и говорит:

Эх, гости мои любимые, невеселый у нас пир идет! И княгине горько, и мне нерадостно. Унес проклятый Змей Горыныч любимую нашу племянницу, молодую Забаву Путятишну. Кто из вас съездит на гору Сорочинскую, отыщет княжну, освободит ее?!

Куда там! Прячутся гости друг за дружку, большие за средних, средние за меньших, а меньшие и рот закрыли.

Вдруг выходит из-за стола молодой богатырь Алеша Попович.

Вот что, князь Красное Солнышко, был я вчера в чистом поле, видел у Пучай-реки Добрынюшку. Он со Змеем Горынычем побратался, назвал его братом меньшим. Ты пошли к Змею Добрынюшку. Он тебе любимую племянницу без бою у названого братца вы просит.

Рассердился Владимир-князь:

Коли так, садись, Добрыня, на коня, поезжай на гору Сорочинскую, добывай мне любимую племянницу. А не добудешь Забавы Путятишны - прикажу тебе голову срубить!

Опустил Добрыня буйну голову, ни словечка не ответил, встал из-за стола, сел на коня и домой поехал.

Вышла ему навстречу матушка, видит - на Добрыне лица нет.

Что с тобой, Добрынюшка, что с тобой, сынок, что на пиру случилось? Обидели тебя или чарой обнесли, или на худое место посадили?

Не обидели меня, и чарой не обнесли, и место мне было по чину, по званию.

А чего же ты, Добрыня, голову повесил?

Велел мне Владимир-князь сослужить службу великую: съездить на гору Сорочинскую, отыскать и добыть Забаву Путятишну. А Забаву Путятишну Змей Горыныч унес.

Ужаснулась Мамелфа Тимофеевна, да не стала плакать и печалиться, а стала над делом раздумывать.

Ложись-ка, Добрынюшка, спать поскорей, набирайся силушки. Утро вечера мудреней, завтра будем совет держать.

Лег Добрыня спать. Спит, храпит, что поток шумит.

А Мамелфа Тимофеевна спать не ложится, на лавку садится и плетет всю ночь из семи шелков плеточку-семихвосточку.

Утром-светом разбудила мать Добрыню Никитича:

Вставай, сынок, одевайся, обряжайся, иди в старую конюшню. В третьем стойле дверь не открывается, наполовину в навоз ушла. Понатужься, Добрынюшка, отвори дверь, там увидишь дедова коня Бурушку. Стоит Бурка в стойле пятнадцать лет, по колено ноги в навоз ушли. Ты его почисти, накорми, напои, к крыльцу приведи.

Пошел Добрыня в конюшню, сорвал дверь с петель, вывел Бурушку, привел ко крыльцу. Стал Бурушку заседлывать. Положил на него потничек, сверху потничка войлочек, потом седло черкасское, ценными шелками вышитое, золотом изукрашенное, подтянул двенадцать подпруг, зауздал золотой уздой. Вышла Мамелфа Тимофеевна, подала ему плетку-семихвостку:

Как приедешь, Добрыня, на гору Сорочинскую, Змея Горыныча дома не случится. Ты конем налети на логово и начни топтать змеенышей. Будут змееныши Бурке ноги обвивать, а ты Бурку плеткой меж ушей хлещи. Станет Бурка подскакивать, с ног змеенышей отряхивать и всех притопчет до единого.

Отломилась веточка от яблони, откатилось яблоко от яблоньки, уезжал сын от родимой матушки на трудный, на кровавый бой.

День уходит за днем, будто дождь дождит, а неделя за неделей как река бежит. Едет Добрыня при красном солнышке, едет Добрыня при светлом месяце, выехал на гору Сорочинскую.

А на горе у змеиного логова кишма кишат змееныши. Стали они Бурушке ноги обвивать, стали копыта подтачивать. Бурушка скакать не может, на колени падает. Вспомнил тут Добрыня наказ матери, выхватил плетку семи шелков, стал Бурушку меж ушами бить, приговаривать:

Скачи, Бурушка, подскакивай, прочь от ног змеенышей отряхивай.

От плетки у Бурушки силы прибыло, стал он высоко скакать, за версту камешки откидывать, стал прочь от ног змеенышей отряхивать. Он их копытом бьет и зубами рвет и притоптал всех до единого.

Сошел Добрыня с коня, взял в правую руку саблю острую, в левую - богатырскую палицу и пошел к змеиным пещерам.

Только шаг ступил - потемнело небо, гром загремел: летит Змей Горыныч, в когтях мертвое тело держит. Из пасти огонь сечет, из ушей дым валит, медные когти как жар горят…

Увидал Змей Добрынюшку, бросил мертвое тело наземь, зарычал громким голосом:

Ты зачем, Добрыня, наш обет сломал, потоптал моих детенышей?

Ах ты, змея проклятая! Разве я слово наше нарушил, обет сломал? Ты зачем летал, Змей, к Киеву, ты зачем унес Забаву Путятишну?! Отдавай мне княжну без боя, так я тебя прощу.

Не отдам я Забаву Путятишну, я ее сожру, и тебя сожру, и всех русских людей в полон возьму!

Рассердился Добрыня и на Змея бросился.

И пошел тут жестокий бой.

Горы Сорочинские посыпались, дубы с корнями вывернулись, трава на аршин в землю ушла...

Бьются они три дня и три ночи; стал Змей Добрыню одолевать, стал подкидывать, стал подбрасывать... Вспомнил тут Добрыня про плеточку, выхватил ее и давай Змея между ушей стегать. Змей Горыныч на колени упал, а Добрыня его левой рукой к земле при жал, а правой рукой плеткой охаживает. Бил, бил его плеткой шелковой, укротил как скотину и отрубил все головы.

Хлынула из Змея черная кровь, разлилась к востоку и к западу, залила Добрыню до пояса.

Трое суток стоит Добрыня в черной крови, стынут его ноги, холод до сердца добирается. Не хочет русская земля змеиную кровь принимать.

Видит Добрыня, что ему конец пришел, вынул плеточку семи шелков, стал землю хлестать, приговаривать:

Расступись ты, мать-сыра земля, и пожри кровь змеиную.

Расступилась сырая земля и пожрала кровь змеиную.

Отдохнул Добрыня Никитич, вымылся, пообчистил доспехи богатырские и пошел к змеиным пещерам. Все пещеры медными дверями затворены, железными засовами заперты, золотыми замками увешаны.

Разбил Добрыня медные двери, сорвал замки и засовы, зашел в первую пещеру. А там видит царей и царевичей, королей и королевичей с сорока земель, с сорока стран, а простых воинов и не сосчитать.

Говорит им Добрынюшка:

Эй же вы, цари иноземные и короли чужестранные и простые воины! Выходите на вольный свет, разъезжайтесь по своим местам да вспоминайте русского богатыря. Без него вам бы век сидеть в змеином плену.

Стали выходить они на волю, в землю Добрыне кланяться:

Век мы тебя помнить будем, русский богатырь!

Так прошел Добрыня одиннадцать пещер, а в двенадцатой нашел Забаву Путятишну: висит княжна на сырой стене, за руки золотыми цепями прикована. Оторвал цепи Добрынюшка, снял княжну со стены, взял на руки, на вольный свет из пещеры вынес.

А она на ногах стоит-шатается, от света глаза закрывает, на Добрыню не смотрит. Уложил ее Добрыня на зеленую траву, накормил-напоил, плащом прикрыл, сам отдохнуть прилег.

Вот скатилось солнце к вечеру, проснулся Добрыня, оседлал Бурушку и разбудил княжну. Сел Добрыня на коня, посадил Забаву впереди себя и в путь тронулся. А кругом народу и счету нет, все Добрыне в пояс кланяются, за спасение благодарят, в свои земли спешат.

Выехал Добрыня в желтую степь, пришпорил коня и повез Забаву Путятишну к Киеву.

Добрынюшке-то матушка говаривала,
Да и Никитичу-то матушка наказывала:
- Ты не езди-ка далече во чисто поле,
На тую гору да сорочинскую,

Ты не выручай-ка полонов да русскиих,
Не купайся, Добрыня во Пучай-реке,
Та Пучай-река очень свирепая,

А Добрыня своей матушки не слушался.
Как он едет далече во чисто поле,
А на тую на гору сорочинскую,
Потоптал он младыих змеенышей,
А й повыручил он полонов да русскиих.

Богатырско его сердце распотелося,
Распотелось сердце, нажаделося -
Он приправил своего добра коня,
Он добра коня да ко Пучай-реке,
Он слезал, Добрыня, со добра коня,
Да снимал Добрыня платье цветное,
Да забрел за струечку за первую,
Да он забрел за струечку за среднюю
И сам говорил да таковы слова:
- Мне, Добрынюшке матушка говаривала,
Мне, Никитичу, маменька и наказывала:
Что не езди-ка далече во чисто поле,
На тую гору па сорочинскую,
Не топчи-ка младыих змеенышей,
А не выручай полонов да русскиих,
И не купайся, Добрыня, во Пучай-реке,
Но Пучай-река очень свирепая,
А середняя-то струйка как огонь сечет!
А Пучай-река - она кротка-смирна,
Она будто лужа-то дождевая!

Не успел Добрыня словца смолвити -
Ветра нет, да тучу нанесло,
Тучи нет, да будто дождь дождит,
А й дождя-то нет, да только гром гремит,
Гром гремит да свищет молния -
А как летит Змеище Горынище
О тыех двенадцати о хоботах.
А Добрыня той Змеи не приужахнется.
Говорит Змея ему проклятая:
- Ты теперича, Добрыня, во моих руках!
Захочу - тебя, Добрыня, теперь потоплю,
Захочу - тебя, Добрыня, теперь съем-сожру,
Захочу - тебя, Добрыня, в хобота возьму,
В хобота возьму, Добрыня, во нору снесу!

Припадает Змея как ко быстрой реке,
А Добрынюшка-то плавать он горазд ведь был:
Он нырнет на бережок на тамошний,
Он нырнет на бережок на здешниий.

А нет у Добрынюшки добра коня,
Да нет у Добрыни платьев цветныих -
Только-то лежит один пухов колпак,
Да насыпан тот колпак да земли греческой,
По весу тот колпак да в целых три пуда.
Как ухватил он колпак да земли греческой*,
Он шибнет во Змею да во проклятую -
Он отшиб Змеи двенадцать да всех хоботов.
Тут упала-то Змея да во ковыль-траву,
Добрынюшка на ножку он был поверток,
Он скочил на змеиные да груди белые.
На кресте-то у Добрыни был булатный нож -
Он ведь хочет распластать ей груди белые.

А Змея Добрыне ему взмолилася:
- Ах ты, эй, Добрыня сын Никитинич!
Мы положим с тобой заповедь великую:
Тебе не ездити далече во чисто поле,
На тую на гору сорочинскую,
Не топтать больше младыих змеенышей,
А не выручать полонов да русскиих,
Не купаться ти, Добрыне, во Пучай-реке.
И мне не летать да на святую Русь,
Не носить людей мне больше русскиих,
Не копить мне полонов да русскиих.

Он повыпустил Змею как с-под колен своих -
Поднялась Змея да вверх под облако.
Случилось ей лететь да мимо Киев-града.
Увидала она Князеву племянницу,
Молоду Забаву дочь Потятичну,
Идучи по улице по широкоей.
Тут припадает Змея да ко сырой земле,
Захватила она Князеву племянницу,
Унесла в нору да во глубокую.

Тогда солнышко Владимир стольно-киевский
А он по три дня да тут былиц кликал**,
А былиц кликал да славных рыцарей:
- Кто бы мог съездить далече во чисто поле,
На тую на гору сорочинскую,
Сходить в нору да во глубокую,
А достать мою, князеву, племянницу,
Молоду Забаву дочь Потятичну?

Говорил Алешенька Левонтьевич:
- Ах ты, солнышко Владимир стольно-киевский
Ты накинь-ка эту службу да великую
На того Добрыню на Никитича
У него ведь со Змеею заповедь положена,
Что ей не летать да на святую Русь,
А ему не ездить далече во чисто поле,
Не топтать-то младыих змеёнышей
Да не выручать полонов да русскиих.
Так возьмет он Князеву племянницу,
Молоду Забаву дочь Потятичну,
Без бою, без драки-кроволития. -

Тут солнышко Владимир стольно-киевский
Как накинул эту службу да великую
На того Добрыню на Никитича -
Ему съездить далече во чисто поле
И достать ему Князеву племянницу,
Молоду Забаву дочь Потятичну.

Он пошел домой, Добрыня, закручинился,
Закручинился Добрыня, запечалился.
Встречает государыня да родна матушка,
Та честна вдова Офимья Александровна:
- Ты эй, рожено мое дитятко,
Молодой Добрыня сын Никитинец!
Ты что с пиру идешь не весел-де?
Знать, что место было ти не по чину,
Знать, чарой на пиру тебя приобнесли
Аль дурак над тобою насмеялся-де?

- Ты эй, государыня да родна матушка,
Ты честна вдова Офимья Александровна!
Место было мне-ка по чину,
Чарой на пиру меня не обнесли,
Да дурак-то надо мной не насмеялся ведь,
А накинул службу да великую
А то солнышко Владимир стольно-киевский,
Что съездить далече во чисто поле,
На тую гору да на высокую,
Мне сходить в нору да во глубокую,
Мне достать-то Князеву племянницу,
Молоду Забаву дочь Потятичну.

Говорит Добрыне родна матушка,
Честна вдова Офимья Александровна:
- Ложись-ка спать да рано с вечера,
Так утро будет очень мудрое -
Мудренее утро будет оно вечера.

Он вставал по утрушку ранёшенько,
Умывается да он белёшенько,
Снаряжается он хорошохонько.
Да йдет на конюшню на стоялую,
А берет в руки узду он да тесьмяную,
А берет он дедушкова да ведь добра коня
Он поил Бурка питьем медвяныим,
Он кормил пшеной да белояровой,
Он седлал Бурка в седелышко черкасское,
Он потнички да клал на спинушку,
Он на потнички да кладет войлочки,
Клал на войлочки черкасское седелышко,
Всех подтягивал двенадцать тугих подпругов,
Он тринадцатый-то клал да ради крепости,
Чтобы добрый конь-то с-под седла не выскочил,
Добра молодца в чистом поле не вырутил.
Подпруги были шелковые,
А шпеньки у подпруг все булатные,
Пряжки у седла да красна золота -
Тот да шелк не рвется, да булат не трется,
Красно золото не ржавеет,
Молодец-то на коне сидит да сам не стареет.

Поезжал Добрыня сын Никитинец,
На прощанье ему матушка да плетку подала,
Сама говорила таковы слова:
- Как будешь далече во чистом поле,
На тыи горы да на высокия,
Потопчешь младыих змеенышей,
Повыручишь полонов да русскиих,
Как тыи-то младые змееныши
Подточат у Бурка как они щеточки,
Что не сможет больше Бурушко поскакивать,

Ты возьми-ка эту плеточку шелковую,
А ты бей Бурка да промежу ноги,
Промежу ноги да промежу уши,
Промежу ноги да межу задние,-
Станет твой Бурушко поскакивать,
А змеенышей от ног да он отряхивать -
Ты притопчешь всех да до единого.

Как будет он далече во чистом поле,
На тыи горы да на высокия,
Потоптал он младыих змеенышей.
Как тыи ли младые змееныши
Подточили у Бурка как они щеточки,
Что не может больше Бурушко поскакивать,
Змеенышей от ног да он отряхивать.
Тут молодой Добрыня сын Никитинец
Берет он плеточку шелковую,
Он бьет Бурка да промежу уши,
Промежу уши да промежу ноги,
Промежу ноги межу задние.
Тут стал его Бурушко поскакивать,
А змеенышей от ног да он отряхивать,
Притоптал он всех да до единого.

Выходила как Змея она проклятая
Из тыи норы да из глубокия,
Сама говорит да таковы слова:
- Ах ты, эй, Добрынюшка Никитинец!
Ты, знать, порушил свою заповедь.
Зачем стоптал младыих змеенышей,
Почто выручал полоны да русские?

Говорил Добрыня сын Никитинец:
- Ах ты, эй, Змея да ты проклятая!
Черт ли тя нес да через Киев-град,
Ты зачем взяла Князеву племянницу,
Молоду Забаву дочь Потятичну?
Ты отдай же мне-ка Князеву племянницу
Без боя, без драки- кроволития.

Тогда Змея она проклятая
Говорила-то Добрыне да Никитичу:
- Не отдам я тебе князевой племянницы
Без боя, без драки-кроволития!

Заводила она бой-драку великую.
Они дрались со Змеею тут трои сутки,
Но не мог Добрыня Змею перебить.
Хочет тут Добрыня от Змеи отстать -
Как с небес Добрыне ему глас гласит:
- Молодой Добрыня сын Никитинец!
Дрался со Змеею ты трои сутки,
Подерись со Змеей еще три часа:
Ты побьешь Змею да ю, проклятую!

Он подрался со Змеею еще три часа,
Он побил Змею да ю, проклятую,-
Та Змея, она кровью пошла.
Стоял у Змеи он тут трои сутки,
А не мог Добрыня крови переждать.
Хотел Добрыня от крови отстать,
Но с небес Добрыне опять глас гласит:
- Ах ты, эй, Добрыня сын Никитинец!
Стоял у крови ты тут трои сутки -
Постой у крови да еще три часа,
Бери свое копье да мурзамецкое
И бей копьем да во сыру землю,
Сам копью да приговаривай:
"Расступись-ка, матушка сыра земля,
На четыре расступись да ты на четверти!
Ты пожри-ка эту кровь да всю змеиную!"
Расступилась тогда матушка сыра земля,
Пожрала она кровь да всю змеиную.

Тогда Добрыня во нору пошел.
Во тыи в норы да во глубокие,
Там сидит сорок царей, сорок царевичей,
Сорок королей да королевичей,
А простой-то силы - той и сметы нет.
Тогда Добрынюшка Никитинец
Говорил-то он царям да он царевичам
И тем королям да королевичам:
- Вы идите нынь туда, откель принесены.
А ты, молода Забава дочь Потятична,-
Для тебя я эдак теперь странствовал -
Ты поедем-ка ко граду ко Киеву
А й ко ласковому князю ко Владимиру.
И повез молоду Забаву дочь Потятичну.

* - Колпак да земли греческой - Головной убор странника по святым местам превращен в метательное оружие.
** - Былиц кликал - Былица - знахарка гадающая по травам.

Добрыня и Змей

Случилось богатырю молодому, Добрыне Никитичу, в жаркий день возле Пучай-реки в поле гулять. А неподалеку оттуда на горе Сорочинской жила Змея свирепая, жадная. Ненавидела Змея Добрыню за то, что не раз богатырь ее змеёнышей ядовитых топтал, не раз спасал от плена змеиного людей русских, которых Змея к себе на гору в пещеру утаскивала. Много раз уговаривала Добрыню матушка родимая:

Берегись, дитятко, Пучай-реки, не купайся в ней. Налетит на тебя Змея, как безоружный с ней справишься?

Помнил Добрыня наказы матушкины. Да очень уж жарко в тот день богатырю в поле было. Сбросил платье, в воду кинулся.

А Змея тут как тут. Поднялась над рекою, вьется над Добрынею, броситься на него готова. Издевается:

Захочу – Добрыню целиком сожру! Захочу – Добрыню в хоботы возьму! Захочу – Добрыню в плен унесу!

Но не испугался Змеи Добрыня: успел ловко на берег выскочить. Схватил он колпак свой в три пуда весом, да как хватит Змею по голове! Вмиг отшиб у нее хоботы ядовитые. Кинулся к платью своему, выхватил нож булатный. Испугалась, завыла Змея лютая:

Не бей, не губи меня, Добрынюшка! Не буду больше на Русь летать, людей русских в плен уносить! Помиримся! И ты моих детенышей не трогай впредь.

Поверил ей Добрыня. Согласился. Отпустил Змею на волю. Мигом скрылась, улетела змея лютая. А Добрыня домой пошел.

Приходит домой, а Киев-град печален стоит.

Что за горе приключилось? – Добрыня спрашивает.

Отвечают ему люди киевские:

Одна была у князя Владимира племянница любимая, Забава дочь Путятична. Пошла она в зеленом саду прогуляться. Пролетала тут над Киевом Змея проклятая. Подхватила, унесла княжну в свою пещеру змеиную!

Идет Добрыня к Владимиру, а там богатыри сидят в горнице, думу думают: как освободить Забаву Путятичну? Кого послать? Все на Добрыню кивают: он, мол, с таким делом лучше всех справится.

Сел Добрынюшка на своего добра коня. Дала ему мать в руки плёточку шелковую:

Как приедешь, дитятко, на гору Сорочинскую, покрепче коня хлещи, чтобы крепко топтал он злых змеёнышей.

Помчался Добрыня к пещере змеиной. До пещеры доехал. Начал он тут коня плеткой стегать. Начал конь копытами змеёнышей топтать. А из пещеры навстречу Добрыне вылетает Змея лютая, свирепая.

Это что же ты, Добрыня, делаешь? А не ты ли обещался не топтать больше моих змеёнышей?

Отвечал ей Добрынюшка:

А не ты ли обещала людей русских не носить к себе? Зачем похитила Забаву Путятичну? Не спущу тебе этого!

И пошла тут у Добрыни со Змеёй битва жестокая. Трое суток они бились да еще три часа. Не вынесла Змея, сдохла. Прикончил ее Добрынюшка.

Побежал он в пещеру змеиную, стал на свет выводить пленников.

Выходите, - кричит, - люди русские! Убита Змея Добрынею!

Ищет он Забаву Путятичну среди пленников, отыскать не может. В самой последней пещере запрятанную нашел.

Садился он на своего добра коня, княжну перед собой посадил. И повез ее в Киев к дядюшке, князю Владимиру.

Вышел князь Владимир на высокое крыльцо, встретил Добрыню с поклоном, с великой благодарностью:

Спасибо тебе, Добрынюшка, - один ты из всех богатырей сослужил нам такую службу важную!

И наградил он Добрыню золотой казной, платьем праздничным.

Женитьба Добрыни

Как ехал он, Добрыня, целы суточки,

Как и выехал на дорожку на почтовую.

Как едет Добрынюшка‑то почтовоей,

Как едет‑то Добрынюшка, посматриват,

Как видит – впереди его проехано,

На коне‑то, видит, ехано на богатырскоем.

Как стал‑то он коня свого подшевеливать,

Как стал‑то он плетью натягивать,

Догнать надь и этого богатыря.

Как ехал‑то Добрынюшка скорёшенько,

Как нагнал‑то богатыря да чужестранного,

Скричал Добрыня тут да во всю голову:

«Как сказывай топерику, какой земли,

Какой же ты земли да какой орды,

Чьего же ты отца да чьей матери?»

Как говорит богатырь нунеку:

«Если хочется узнать тебе‑то топерику,

Дак булатом‑то переведаемся».

Как налетел‑то Добрынюшка скорёшенько,

Как разгорелось его сердце богатырское,

Как хотел‑то еще хлопнуть палицей богатыря,

Как рука у него в плечи застоялася,

Как отвернулся тут Добрыня поскорёшенько,

Как повыехал Добрыня в сторонку,

Поразъехался теперь да на палицы

И ударил палицей стародревний дуб;

Как все тут на куски разлетелося,

И знает, что силушка по‑старому;

Как отправился по‑старому к богатырю

И кричал‑то тут Добрыня во всю голову:

«Как сказывай, дружище, ты какой земли,

Какой земли да какой орды,

Чьего же ты отца да чьей ты матери?» –

«Если хочется тебе узнать, какой земли,

Так булатом переведаем».

Как разгорелося сердце богатыря,

Как хлыстнул Добрынюшка добра коня,

Как занес‑то он палицу во сорок пуд,

Как в плечи‑то тут рука застоялася,

Как скочил‑то тут Добрынюшка с добра коня,

Как прибегал Добрынюшка к богатырю,

Как ставал Добрыня пред богатырем,

Как говорил ему да таково слово:

«Ну сказывай топерику, какой земли,

А сказывай топерику, какой орды,

А сказывай, чьего отца, чьей ты матери?» –

«Послушай‑ка топерику, я что скажу:

Земли‑то нахожусь я Ханаанскоей,

А я и ведь Настасьюшка Никулична».

Как подходил‑то тут Добрынюшка скорёшенько,

Опускал ее с коня тихошенько,

И говорил‑то он Настасьюшке Никуличной:

«Рука у мня в плечи да застоялася,

То убил бы я Настасьюшку Никуличну».

Как стал‑то он к Настасьюшке похаживать,

Как стал‑то он Настасьюшку подсватывать:

«Поди‑ка ты, Настасьюшка Никулична,

Поди‑ка ты да замуж за меня».

Как садились да тут‑то на Добрынина коня,

Как поехали‑то они в одну сторону,

Приехали к Добрыне на широкий двор,

Как заходили в терема они в высокие,

Как царю они топерику доложилися:

«Красно солнышко Владимир стольнекиевский!

Как приехал‑то Добрынюшка Никитинец,

Как привез‑то он невесту из другой земли,

Как хочет‑то на ней да женитися,

Приглашает‑то да тебя да на почестный пир.

Красно солнышко Владимир стольнекиевский,

Приходи‑ка ты ко мни да на почестный пир

Со своей‑то дорогой своей Апраксией».

Как тут да у них почестный пир пошел,

Свадьбой провели да и окончили

И все да на пиру напивалися,

И все да на пиру да наедалися.

Добрынюшке-то матушка говаривала,
Да Никитичу-то матушка наказывала:
«Ты не езди-ка далече во чисто поле,

Не топчи-ка ты младых змеёнышей,
Ты не выручай-ка полонов да русских,
Не купайся, Добрыня, во Пучай-реке —
Пучай-река очень свирепая,
Средняя-то струйка, как огонь, сечёт!»
Добрыня своей матушки не слушался,
Как он едет далече во чисто поле,
На ту на гору на Сорочинскую,
Потоптал он младых змеёнышей,
Повыручал он полоны да русские!

Богатырское его сердце разгорелося,
Он направил своего добра коня,
Он добра коня да ко Пучай-реке,
Он слезал, Добрыня, со добра коня,
Да снимал Добрыня платье цветное,
Он забрёл за струечку за первую,
Да забрёл за струечку за среднюю,
Говорил сам да таково слово:
«Мне, Добрынюшке, матушка говаривала,
Мне, Никитичу, маменька наказывала:
Что не езди-ка далече во чисто поле,
На ту на гору на Сорочинскую,
Не топчи-ка младых змеёнышей,
Не выручай полонов да русских
И не купайся, Добрыня, во Пучай-реке —
Пучай-река очень свирепая,
Средняя струйка, как огонь, сечёт;
А Пучай-река — она кротка-смирна,
Она будто лужа-то дождевая!»
Не успел Добрыня слова молвити:
Ветра нет — да тучу нанесло,
Тучи нет — да будто дождь дождит,
А дождя-то нет — да только гром гремит.
Гром гремит да свищет молния:
Как летит Змеище Горынище
О тех двенадцати о хоботах!
Добрыня Змея не приужахнется,
Iоворит Змей ему проклятый:
«Ты теперь, Добрыня, во моих руках!
Захочу — тебя, Добрыню, теперь потоплю,
Захочу — тебя, Добрыню, теперь съем-сожру
Захочу — тебя, Добрыню, в хобота возьму,
В хобота возьму, Добрыню в нору снесу...»
Припадает Змей ко быстрой реке,
А Добрынюшка плавать горазд ведь был:
Он нырнёт на бережок на тамошний,
Он нырнёт на бережок на здешний;
Да нет у Добрынюшки добра коня,
Да нет у Добрыни платьев цветных —
Только лежит один пухов колпак,
Пухов колпак да земли греческой,
По весу тот колпак да целых три пуда!
Как ухватил он колпак земли греческой
Да бросит во Змея во проклятого —
Он отшиб Змею все двенадцать хоботов!
Тут упал Змей да во ковыль-траву.
Добрынюшка на ножку повёрток был,
Вскочит он на змеиные да груди белые;
На кресте у Добрыни был булатный нож,
Хочет он распластать ему груди белые,
А Змей ему, Добрыне, взмолится:
«Ой ты Добрыня сын Никитич!
Мы положим с тобой заповедь великую:
Тебе не ездити далече во чисто поле,
На ту на гору на Сорочинскую,
Не топтать больше младых змеёнышей,
Не выручать да полонов русских,
Не купаться тебе, Добрыня, во Пучай-реке,
И мне не летать да на святую Русь,
Не носить людей мне больше русских,
Не копить мне полонов да русских».
Он повыпустил Змея как из-под колен своих,
Поднялся Змей да вверх под облака,
Случилось ему лететь да мимо Киев-града,
Увидал он Князеву племянницу,
Молоду Забаву дочь Путятичну
На улице да на широкой,
Тут припал Змей да ко сырой земле,
Захватил он Князеву племянницу
И унес во нору во глубокую;
Тогда солнышко Владимир стольнокиевский —
Да три дня да он клич кликал,
Кликал он богатырей да славных рыцарей,
Кто бы мог съездить далече во чисто поле,
На ту на гору на Сорочинскую,
Сходить во нору да во глубокую,
Достать его, Князеву, племянницу,

Говорил Алёшенька Леонтьевич:
«Ах ты солнышко Владимир стольнокиевский!
Ты накинь-ка эту службу да великую
На того Добрыню на Никитича:
У него ведь со Змеем заповедь положена,
Что ему не летать на святую Русь,
А ему не ездить далече во чисто поле,
Не топтать-то младых змеёнышей
Да не выручать полонов русских —
Так возьмёт он Князеву племянницу,

Без бою, без драки-кроволития».
Тут солнышко Владимир стольнокиевский
Как накинул эту службу да великую
На того Добрыню на Никитича —
Ему съездить далече во чисто поле
И достать ему Князеву племянницу,
Молоду Забаву дочь Путятичну;
Он пошёл домой, Добрыня, закручинился,
Закручинился Добрыня, запечалился;
Встречает его да родна матушка,

«Ой ты рожоно моё дитятко,
Молодой Добрыня сын Никитич!
Ты что с пиру не весел идёшь?
Знать, место было тебе не по чину,
Знать, чарой на пиру тебя приобнесли
Аль дурак над тобой насмеялся?»
Говорил Добрыня сын Никитич:
«Ой ты государыня родна матушка,
Ты честна вдова Ефимья Александровна!
Место было мне да по чину,
Чарой на пиру меня не обнесли,
Дурак-то надо мной не насмеялся ведь;
А накинул службу да великую
Солнышко Владимир стольнокиевский,
Что съездить далече во чисто поле,
На ту на гору да на высокую,
Мне сходить во нору во глубокую,
Мне достать-то Князеву племянницу,
Молоду Забаву дочь Путятичну».
Говорит Добрыне родна матушка,
Честна вдова Ефимья Александровна:
«Ложись-ка спать да рано с вечера,
Мудренее утро будет вечера».
Он вставал по утречку ранёшенько,
Умывался да он белёшенько,
Снаряжался он хорошохонько
Да и шёл на конюшню на стоялую;
А берёт в руки узду он тесмяную,
А берёт он дедушкина да ведь добра коня;
Он поил Бурка питьём медвяным,
Он кормил пшеной да белояровой,
Он седлал Бурка в седёлышко черкасское,
Он потнички да клал на потнички,
Он на потнички да клал войлочки,
Клал на войлочки черкасское седёлышко,
Вз сех подтягивал двенадцать тугих подпруг.
Он тринадцатую клал да ради крепости,
Чтобы добрый конь из-под седла не выскочил
Добра молодца в чистом поле не выбросил;
Подпруги были шелковые,
А шпеньки у подпруг все булатные,
Пряжки у седла да красна золота;
Тот шёлк не рвётся, да булат не трётся,
Красно золото не ржавеет,
Молодец на коне сидит — да сам не стареет!
Поезжал Добрыня сын Никитич,
На прощанье ему матушка плётку подала,
Сама говорила таково слово:
«Как будешь далече во чистом поле,
На той на горе да на высокой,
Потопчешь младых змеёнышей,
Повыручишь полоны да русские,
Как те ли младые змеёныши —
Подточат у Бурка они копыта,
Что не сможет больше Бурушко поскакивать,
А змеёнышей от ног да он отряхивать,—
Ты возьми-ка эту плёточку шелковую,
А ты бей Бурка да между ног,
Между ног, да между ушей,
Между ног да между задних:
Станет твой Бурушко поскакивать,

Ты притопчешь всех до единого».
Как был он далече во чистом поле,
На той горе да на высокой,
Потоптал он младых змеёнышей;
Как те ли младые змеёныши —
Подточили у Бурка они копыта,
Что не может больше Бурушко поскакивать,
Змеёнышей от ног да он отряхивать,
Тут молодой Добрыня сын Никитич —
Берет он плёточку шелковую,
Он бьёт Бурка да между ушей,
Между ушей, да между ног,
Между ног да между задних:
Тут стал его Бурушко поскакивать,
А змеёнышей от ног да он отряхивать,
Притоптал он всех до единого!
Выходил Змей проклятый
Из той норы из глубокой,
Сам говорил таково слово:
«Ах ты эй Добрынюшка Никитич!
Ты, знать, нарушил свою заповедь:
Зачем стоптал младых змеёнышей,
Зачем выручаешь полоны да русские?»
Говорил Добрыня сын Никитич:
«Ах ты эй Змей да ты проклятый!
Чёрт ли тебя нёс да через Киев-град:
Ты зачем взял Князеву племянницу,
Молоду Забаву дочь Путятичну?
Ты отдай же мне Князеву племянницу

Тогда Змей да он проклятый
Говорил Добрыне да Никитичу:
«Не отдам я тебе князевой племянницы
Без бою, без драки-кроволития!»
Заводил он бой-драку великую;
Они дрались трое суточек,
Но не мог Добрыня Змея перебить;
Хочет тут Добрыня от Змея отстать,
Как с небес Добрыне глас гласит:
«Молодой Добрыня сын Никитич!
Дрался со Змеем ты трое суточек,
Подерись со Змеем ещё три часа —
Ты побьёшь Змея да проклятого!»
Он подрался со Змеем ещё три часа,
Он побил Змея да проклятого!
Тут Змей — он кровью пошёл;
Стоял у Змея он трое суточек,
Не мог Добрыня крови переждать,
Хотел Добрыня от крови отстать,
С небес Добрыне опять глас гласит:
«Ах ты эй Добрыня сын Никитич!
Стоял в крови ты трое суточек,
Постой в крови да ещё три часа,
Бери своё копьё да мурзамецкое
И бей копьём да во сыру землю,
Сам копью да приговаривай:
«Расступись-ка, матушка сыра земля,
На четыре расступись да ты на четверти!
Ты пожри-ка эту кровь да всю змеиную!»
Расступилась матушка сыра земля,
Пожрала она кровь да всю змеиную;
Тогда Добрыня во норы пошёл,
Во те норы да во глубокие;
Там сидят сорок царей, сорок царевичей,
Сорок королей да королевичей,
А простой-то силы той и счёта нет!
Тогда Добрынюшка Никитич —
Говорил-то он царям да он царевичам
И тем королям да королевичам:
«Вы идите ныне туда, откуда принесены,
А ты, молода Забава дочь Путятична,
Для тебя я этак теперь странствовал,
Ты поедем-ка ко городу ко Киеву,
Ай ко ласковому князю ко Владимиру!»
Повёз он молоду Забаву Путятичну,
А на том пути — широкой дороженьке,
Увидел он след да лошадиный:
По колени лошадь шла да во сырой земле!
Он догнал Алёшеньку Поповича,
Сам говорил да таково слово:
«Ты Алёшенька Леонтьевич!
Ты возьми-ка эту Князеву племянницу,
Молоду Забаву дочь Путятичну,
Отвези-ка к солнышку да ко Владимиру,
Ко Владимиру да ты в целости,
Я поеду этим следом лошадиным!»
Он поехал этим следом лошадиным,
Догнал поляницу да великую;



А он, Добрыня, на коне да приужахнется

«Вся смелость у Добрыни есть по-старому,



Толщиною дуб около трёх сажень;
Он ударил своей палицей во сырой дуб
Да расшиб ведь сырой дуб на щепочки!
И сам говорил да таково слово:

А, верно, смелость у Добрыни не по-старому!»
Догнал поляницу да великую,
Ударил своей палицей булатной
Ту поляницу по буйной голове —
Поляница та назад да не оглянется,
Он, Добрыня, на коне да приужахнется
И сам говорил да таково слово:
«Что смелость у Добрыни есть по-старому,
Верно, сила у Добрыни не по-старому!»
Он назад, Добрынюшка, поехал,
Приезжал Добрыня ко сыру дубу —
Толщиною дуб да был шести сажень;
Он ударил своей палицей булатной,
А расшиб ведь сырой дуб на щепочки!
Сам говорил да таково слово:
«Вся сила у Добрыни есть по-старому,
Верно, смелость у Добрыни не по-старому!»
Он догнал поляницу да в третий раз,
Он ударил своей палицей булатной
Ту поляницу по буйной голове —
Поляница назад да приоглянется,
Сама говорит да таково слово:
«Я думала — комарики покусывают,
А это русский могучий богатырь пощёлкивает!»
Ухватила она Добрыню за жёлты кудри,
Положила Добрыню во глубок карман,
Во глубок карман Добрынюшку да с его конём;
А везла она Добрынюшку трое суток;
Как проговорит её добрый конь,
Ей он голосом да человеческим:
«Молода Настасья дочь Никулична!
Что конь у богатыря да ровня мне,
Сила богатыря да равна твоей:
Не могу везти я больше тебя с богатырём!»
Говорит Настасья дочь Никулична:
«Если богатырь да он старый,
Я богатырю да голову срублю;
Если богатырь да он младый,
Я богатыря да во полон возьму;
Если богатырь мне полюбится,
Я за богатыря замуж пойду!»
Вынимает богатыря да из карманчика
Тут ей богатырь да понравился;
Говорит Настасья да Никулична:
«Ты молодой Добрыня сын Никитич!
Мы поедем с тобой ко граду ко Киеву
Да ко ласкову ко князю ко Владимиру,
Примем мы с тобой по злату венцу».
Тут приехали они ко граду Киеву
И ко ласкову ко князю ко Владимиру,
Приняли они да по злату венцу;
Тут три дня было да пированьице
В честь молодого Добрыни да Никитича!
Тут век про Добрыню старину поют —
А синему морю да на тишину,
А вам, добрым-то людям, на забаву!

Жила-была под Киевом вдова Мамелфа Тимофеевна. Был у нее любимый сын богатырь Добрынюшка. По всему Киеву о Добрыне слава шла: он и статен, и высок, и грамоте обучен, и в бою смел, и на пиру весел. Он и песню сложит, и на гуслях сыграет, и умное слово скажет. Да и нрав Добрыни спокойный, ласковый, никогда он грубого слова не скажет, никого зря не обидит. Недаром прозвали его «тихий Добрынюшка».
Вот раз в жаркий летний день захотелось Добрыне в речке искупаться. Пошел он к матери Мамелфе Тимофеевне:
- Отпусти меня, матушка, съездить к Пучай-реке, в студеной воде искупаться, истомила меня жара летняя.
Разохалась Мамелфа Тимофеевна, стала Добрыню отговаривать:
- Милый сын мой Добрынюшка, ты не езди к Пучай-реке. Пучай-река свирепая, сердитая. Из первой струйки огонь сечет, из второй струйки искры сыплются, из третьей струйки дым столбом валит.
- Хорошо, матушка, отпусти хоть по берегу поездить, свежим воздухом подышать.
Отпустила Добрыню Мамелфа Тимофеевна.
Надел Добрыня платье дорожное, покрылся высокой шляпой греческой, взял с собой копье да лук со стрелами, саблю острую да плеточку.
Сел на доброго коня, позвал с собой молодого слугу да в путь и отправился. Едет Добрыня час-другой, жарко палит солнце летнее, припекает Добрыне голову. Забыл Добрыня, что ему матушка наказывала, повернул коня к Пучай-реке.
От Пучай-реки прохладой несет.
Соскочил Добрыня с коня, бросил поводья молодому слуге.
- Ты постой здесь, покарауль коня.
Снял он с головы шляпу греческую, снял одежду дорожную, все оружие на коня сложил и в реку бросился.
Плывет Добрыня по Пучай-речке, удивляется:
- Что мне матушка про Пучай-реку рассказывала? Пучай-река не свирепая, Пучай-река тихая, словно лужица дождевая.
Не успел Добрыня сказать – вдруг потемнело небо, а тучи на небе нет, и дождя-то нет, а гром гремит, и грозы-то нет, а огонь блестит…
Поднял голову Добрыня и видит, что летит к нему Змей Горыныч, страшный змей о трех головах, о семи хвостах, из ноздрей пламя пышет, из ушей дым валит, медные когти на лапах блестят.
Увидал Змей Добрыню, громом загремел:
- Эх, старые люди пророчили, что убьет меня Добрыня Никитич, а Добрыня сам в мои лапы пришел. Захочу теперь – живым сожру, захочу – в свое логово унесу, в плен возьму. Немало у меня в плену русских людей, не хватало только Добрыни.
А Добрыня говорит тихим голосом:
- Ах ты, змея проклятая, ты сначала возьми Добрынюшку, а потом и хвастайся, а пока Добрыня не в твоих руках.
Хорошо Добрыня плавать умел, он нырнул на дно, поплыл под водой, вынырнул у крутого берега, выскочил на берег да к коню своему бросился. А коня и след простыл: испугался молодой слуга рыка змеиного, вскочил на коня, да и был таков. И увез все оружье Добрынино.
Нечем Добрыне со Змеем Горынычем биться.
А Змей опять к Добрыне летит, сыплет искрами горючими, жжет Добрыне тело белое.
Дрогнуло сердце богатырское.
Поглядел Добрыня на берег – нечего ему в руки взять: ни дубинки нет, ни камешка, только желтый песок на крутом берегу, да валяется его шляпа греческая.
Ухватил Добрыня шляпу греческую, насыпал в нее песку желтого ни много ни мало – пять пудов, да как ударит шляпой Змея Горыныча – и отшиб ему голову.
Повалил он Змея с размаху на землю, придавил ему грудь коленками, хотел отбить еще две головы…
Как взмолился тут Змей Горыныч:
- Ох, Добрынюшка, ох, богатырь, не убивай меня, пусти по свету летать, буду я всегда тебя слушаться. Дам тебе я великий обет: не летать мне к вам на широкую Русь, не брать в плен русских людей. Только ты меня помилуй, Добрынюшка, и не трогай моих змеенышей.
Поддался Добрыня на лукавую речь, поверил Змею Горынычу, отпустил его проклятого.
Только поднялся Змей под облака, сразу повернул к Киеву, полетел к саду князя Владимира. А в ту пору в саду гуляла молодая Забава Путятишна, князя Владимира племянница. Увидал Змей княжну, обрадовался, кинулся на нее из-под облака, ухватил в свои медные когти и унес на горы Сорочинские.
В это время Добрыня слугу нашел, стал надевать платье дорожное,- вдруг потемнело небо, гром загремел. Поднял голову Добрыня и видит: летит Змей Горыныч из Киева, несет в когтях Забаву Путятишну!
Тут Добрыня запечалился – запечалился, закручинился, домой приехал нерадостен, на лавку сел, слова не сказал.
Стала его мать расспрашивать:
- Ты чего, Добрынюшка, невесел сидишь? Ты об чем, мой свет, печалишься?
- Ни об чем не кручинюсь, ни об чем я не печалюсь, а дома мне сидеть невесело. Поеду я в Киев к князю Владимиру, у него сегодня веселый пир.
- Не езжай, Добрынюшка, к князю, недоброе чует мое сердце. Мы и дома пир заведем.
Не послушался Добрыня матушки и поехал в Киев к князю Владимиру.
Приехал Добрыня в Киев, прошел в княжескую горницу. На пиру столы от кушаний ломятся, стоят бочки меда сладкого, а гости не едят, не пьют, опустив головы сидят.
Ходит князь по горнице, гостей не потчует. Княгиня фатой закрылась, на гостей не глядит.
Вот Владимир-князь и говорит:
- Эх, гости мои любимые, невеселый у нас пир идет! И княгине горько, и мне нерадостно. Унес проклятый Змей Горыныч любимую нашу племянницу, молодую Забаву Путятишну. Кто из вас съездит на гору Сорочинскую, отыщет княжну, освободит ее?!
Куда там! Прячутся гости друг за дружку, большие за средних, средние за меньших, а меньшие и рот закрыли.
Вдруг выходит из-за стола молодой богатырь Алеша Попович.
- Вот что, князь Красное Солнышко, был я вчера в чистом поле, видел у Пучай-реки Добрынюшку. Он со Змеем Горынычем побратался, назвал его братом меньшим. Ты пошли к Змею Добрынюшку. Он тебе любимую племянницу без бою у названого братца вы просит.
Рассердился Владимир-князь:
- Коли так, садись, Добрыня, на коня, поезжай на гору Сорочинскую, добывай мне любимую племянницу. А не добудешь Забавы Путятишны – прикажу тебе голову срубить!
Опустил Добрыня буйну голову, ни словечка не ответил, встал из-за стола, сел на коня и домой поехал.
Вышла ему навстречу матушка, видит – на Добрыне лица нет.
- Что с тобой, Добрынюшка, что с тобой, сынок, что на пиру случилось? Обидели тебя или чарой обнесли, или на худое место посадили?
- Не обидели меня, и чарой не обнесли, и место мне было по чину, по званию.
- А чего же ты, Добрыня, голову повесил?
- Велел мне Владимир-князь сослужить службу великую: съездить на гору Сорочинскую, отыскать и добыть Забаву Путятишну. А Забаву Путятишну Змей Горыныч унес.
Ужаснулась Мамелфа Тимофеевна, да не стала плакать и печалиться, а стала над делом раздумывать.
- Ложись-ка, Добрынюшка, спать поскорей, набирайся силушки. Утро вечера мудреней, завтра будем совет держать.
Лег Добрыня спать. Спит, храпит, что поток шумит.
А Мамелфа Тимофеевна спать не ложится, на лавку садится и плетет всю ночь из семи шелков плеточку-семихвосточку.
Утром-светом разбудила мать Добрыню Никитича:
- Вставай, сынок, одевайся, обряжайся, иди в старую конюшню. В третьем стойле дверь не открывается, наполовину в навоз ушла. Понатужься, Добрынюшка, отвори дверь, там увидишь дедова коня Бурушку. Стоит Бурка в стойле пятнадцать лет, по колено ноги в навоз ушли. Ты его почисти, накорми, напои, к крыльцу приведи.
Пошел Добрыня в конюшню, сорвал дверь с петель, вывел Бурушку, привел ко крыльцу. Стал Бурушку заседлывать. Положил на него потничек, сверху потничка войлочек, потом седло черкасское, ценными шелками вышитое, золотом изукрашенное, подтянул двенадцать подпруг, зауздал золотой уздой. Вышла Мамелфа Тимофеевна, подала ему плетку-семихвостку:
- Как приедешь, Добрыня, на гору Сорочинскую, Змея Горыныча дома не случится. Ты конем налети на логово и начни топтать змеенышей. Будут змееныши Бурке ноги обвивать, а ты Бурку плеткой меж ушей хлещи. Станет Бурка подскакивать, с ног змеенышей отряхивать и всех притопчет до единого.
Отломилась веточка от яблони, откатилось яблоко от яблоньки, уезжал сын от родимой матушки на трудный, на кровавый бой.
День уходит за днем, будто дождь дождит, а неделя за неделей как река бежит. Едет Добрыня при красном солнышке, едет Добрыня при светлом месяце, выехал на гору Сорочинскую.
А на горе у змеиного логова кишма кишат змееныши. Стали они Бурушке ноги обвивать, стали копыта подтачивать. Бурушка скакать не может, на колени падает. Вспомнил тут Добрыня наказ матери, выхватил плетку семи шелков, стал Бурушку меж ушами бить, приговаривать:
- Скачи, Бурушка, подскакивай, прочь от ног змеенышей отряхивай.
От плетки у Бурушки силы прибыло, стал он высоко скакать, за версту камешки откидывать, стал прочь от ног змеенышей отряхивать. Он их копытом бьет и зубами рвет и притоптал всех до единого.
Сошел Добрыня с коня, взял в правую руку саблю острую, в левую – богатырскую палицу и пошел к змеиным пещерам.
Только шаг ступил – потемнело небо, гром загремел: летит Змей Горыныч, в когтях мертвое тело держит. Из пасти огонь сечет, из ушей дым валит, медные когти как жар горят…
Увидал Змей Добрынюшку, бросил мертвое тело наземь, зарычал громким голосом:
- Ты зачем, Добрыня, наш обет сломал, потоптал моих детенышей?
- Ах ты, змея проклятая! Разве я слово наше нарушил, обет сломал? Ты зачем летал, Змей, к Киеву, ты зачем унес Забаву Путятишну?! Отдавай мне княжну без боя, так я тебя прощу.
- Не отдам я Забаву Путятишну, я ее сожру, и тебя сожру, и всех русских людей в полон возьму!
Рассердился Добрыня и на Змея бросился.
И пошел тут жестокий бой.
Горы Сорочинские посыпались, дубы с корнями вывернулись, трава на аршин в землю ушла...
Бьются они три дня и три ночи; стал Змей Добрыню одолеватьБьются они три дня и три ночи; стал Змей Добрыню одолевать, стал подкидывать, стал подбрасывать... Вспомнил тут Добрыня про плеточку, выхватил ее и давай Змея между ушей стегать. Змей Горыныч на колени упал, а Добрыня его левой рукой к земле при жал, а правой рукой плеткой охаживает. Бил, бил его плеткой шелковой, укротил как скотину и отрубил все головы.
Хлынула из Змея черная кровь, разлилась к востоку и к западу, залила Добрыню до пояса.
Трое суток стоит Добрыня в черной крови, стынут его ноги, холод до сердца добирается. Не хочет русская земля змеиную кровь принимать.
Видит Добрыня, что ему конец пришел, вынул плеточку семи шелков, стал землю хлестать, приговаривать:
- Расступись ты, мать-сыра земля, и пожри кровь змеиную.
Расступилась сырая земля и пожрала кровь змеиную.
Отдохнул Добрыня Никитич, вымылся, пообчистил доспехи богатырские и пошел к змеиным пещерам. Все пещеры медными дверями затворены, железными засовами заперты, золотыми замками увешаны.
Разбил Добрыня медные двери, сорвал замки и засовы, зашел в первую пещеру. А там видит царей и царевичей, королей и королевичей с сорока земель, с сорока стран, а простых воинов и не сосчитать.
Говорит им Добрынюшка:
- Эй же вы, цари иноземные и короли чужестранные и простые воины! Выходите на вольный свет, разъезжайтесь по своим местам да вспоминайте русского богатыря. Без него вам бы век сидеть в змеином плену.
Стали выходить они на волю, в землю Добрыне кланяться:
- Век мы тебя помнить будем, русский богатырь!
А Добрыня дальше идет, пещеру за пещерой открывает, пленных людей освобождает. Выходят на свет и старики, и молодушки, детки малые и бабки старые, русские люди и из чужих стран, а Забавы Путятишны нет как нет.
Так прошел Добрыня одиннадцать пещер, а в двенадцатой нашел Забаву Путятишну: висит княжна на сырой стене, за руки золотыми цепями прикована. Оторвал цепи Добрынюшка, снял княжну со стены, взял на руки, на вольный свет из пещеры вынес.
А она на ногах стоит-шатается, от света глаза закрывает, на Добрыню не смотрит. Уложил ее Добрыня на зеленую траву, накормил-напоил, плащом прикрыл, сам отдохнуть прилег.
Вот скатилось солнце к вечеру, проснулся Добрыня, оседлал Бурушку и разбудил княжну. Сел Добрыня на коня, посадил Забаву впереди себя и в путь тронулся. А кругом народу и счету нет, все Добрыне в пояс кланяются, за спасение благодарят, в свои земли спешат.
Выехал Добрыня в желтую степь, пришпорил коня и повез Забаву Путятишну к Киеву.

Похожие статьи